Бесконечные окна. Ряды подпирающих небо зданий. Идеальная параллельность. Идеальная перпендикулярность. Совершенная форма. Ряды за рядами. Ряды за рядами. Тихое мерное гудение. Дыхание узких труб. Спящий город. Не спящие жители. От их взглядов негде скрыться. Множество узких переулков не спасает – ряды ровны настолько, что просматриваются насквозь. Гость города ощущает себя мелкой плотвой, попавшей в ладно сработанную рыбацкую сеть. И руки рыбака уже тянутся, глаза рыбака уже видят, сын рыбака точит нож, а жена разогревает сковороду.
Вспышками зажигается свет где-то вдалеке. Поблизости – никогда. Черные впадины окон на сером бетоне кажутся дырами, ведущими в бесконечную бездну. В этой темноте ничто не движется. Двери всегда закрыты. В Городе не доверяют тем, кто явился без особого приглашения. Серая стена все тянется и тянется, она будто вовсе не имеет углов. Гладкая. Теплая. Словно гибкая. Почти бесконечная. Одна стена перетекает в другую, другая – в третью. Вечный лабиринт сплетается из сотен и тысяч идеально прямых углов.
Городу нет конца.
Город и есть весь мир.
Доктор Гольдштейн не спал минувшей ночью. Он бы и рад был скрыться в своем кабинете от всех навалившихся проблем, но с пациентом явно творилось что-то не то. Конечно же, доктор заподозрил наркотики. Кто знает, какой сорт новой дури изобрели доморощенные химики за последние годы? Ежедневно люди гибнут не только от передозировки, но и от сотен и тысяч побочных эффектов того или иного наркотика. Скорее всего, парень погряз в рутине и решил попробовать чего-нибудь этакого. Ну, и оказался в могиле, что вполне закономерно. Вот только по одному богу известной причине – не навсегда. Самому мистеру Отему Гольдштейн ничего не сообщил, а вот с полицейскими парой слов перекинулся. Доктор краем уха слышал о том, что в том же доме буквально несколько дней назад нашли еще два трупа, которые однажды уснули и больше не проснулись. И, кажется, одна из этих двоих действительно была наркоманкой.
Заниматься пациентом было в общем-то некогда. Час от часа в больнице становилось все больше журналистов, которых персоналу после ухода полиции было попросту недосуг сдерживать. Репортеры расположились у входа в палату Отема, высматривая и вынюхивая все, за что издательства могли заплатить. Пациенту же нужен был полный покой. Гарольд Гольдштейн нюхом чувствовал – у парнишки в голове что-то не то вертится. Как-то странно он поглядывал на стены. Как-то странно пропускал мимо ушей большинство сказанных ему фраз. Шок шоком, но радость от возвращения к жизни должна была перевесить. Ну, хотя бы немного.
К утру ситуация стала совсем плоха. Парень оказался от завтрака, от осмотра и предложенного успокоительного. Гольдштейн попытался было его уговорить, но в ответ получил прежние отстраненные и колкие замечания по поводу собственного профессионализма и уровня медицинского учреждения, в котором доктор трудился. А потом затребовал бумаги для отказа от госпитализации. Но какие Гарольд мог дать ему бумаги? Ему разве что копию свидетельства о смерти за ночь прислали по факсу. Медсестрам пришлось поломать голову, сочиняя форму. Гольдштейн тем временем всеми силами старался уговорить своего пациента успокоиться и остаться под присмотром врачей, в глубине души однако осознавая, что ни покоя, ни какого-то особого присмотра не ожидается.
Через четверть часа доктор Гольдштейн сопроводил своего пациента к выходу из госпиталя, ограждая его собственной массивной спиной от камер и расспросов репортеров. Родители парня так и не появились в больнице, поэтому одежду ему выдали из числа той, которую поставляла волонтерская организация для попадавших в госпиталь бездомных. Одевать Отема в могильный костюм Гарольд посчитал кощунственным. Тем не менее, он должен был избавиться от этого тряпья с дурной историей. Поэтому пакет с постиранным и сложенным костюмом был насильно вручен Винсенту у дверцы такси. Когда автомобиль тронулся с места, несколько особо рьяных папарацци еще пару минут бежали следом, выкрикивая свои бесконечные вопросы.
Улицы неслись за улицами. Движение за окном такси смазывало контуры зданий. Оно снова и снова возвращало одинокого путника в железобетонный Город ровных линий и прямых углов.
Он смотрел на здания.
И здания смотрели на него…
У Чада выдался неожиданный выходной. Впрочем, что плохого в свободном времени? Лишь то, что редко знаешь, как им должно распорядиться.
В любом случае, погодка на улице была мерзкая. Снег падал и таял, таял и снова падал. Под ногами образовалась мокрая грязевая каша, в некоторых местах застывающая слоем тонкого льда, на котором нет-нет, да и ломал ногу или хребет зазевавшийся прохожий. Рождественская горячка лишь недавно окончательно сошла на нет, даже самые ленивые горожане сняли венки с дверей и убрали гирлянды с окон. Детройт медленно натягивал на себя былую промозглую серость.
Хотя совать нос на улицу не особенно хотелось, выбраться из квартиры пришлось. По вполне конкретному, к слову, делу. У Чада кончилась дурь. Ну, то есть совсем кончилась. И, конечно, такое обстоятельство было крайне досадным, оно ничуть не приукрашивало и без того угрюмый серый будний день.
К счастью, у Гонсалеса был волшебный источник, из которого можно было извлечь все, что душе угодно, да еще и за весьма скромную плату. И звали сей источник Катарина Ганзалес. Да-да. Эта девчонка была практически однофамилицей Чада, собственно, по этой причине они и познакомились когда-то. Забавное совпадение. Катарина была мало чем похожа на Чада, но как говорят, противоположности притягиваются. Впрочем, этим двум конкретным противоположностям было куда удобнее порознь. Чад не жаждал общения, Катарина тоже. У нее всегда была целая тысяча дел, начиная от работы на панели и заканчивая разведением кактусов. Хотя деловые отношения между ними все-таки сложились. Катарина могла достать все, за что ей хорошо платили. Чад слышал, что ее клиентами были наркоторговцы средней руки, которым зачастую проще было расплатиться со шлюхой своим же товаром. Его-то девица и держала, по собственному заверению, «для друзей». Ну, и немножко для себя. Совсем капельку. У нее тоже были принципы относительно игл. И финансовой выгоды.
В последние месяцы Катарина надежно осела у своего сожителя, коим на этот раз оказался некий Мендес, с которым Чаду знаваться прежде не приходилось. Он был мелкой сошкой, но у него была съемная квартира, адрес которой прознали еще не все многочисленные недоброжелатели девушки. Поэтому ее выбор был предельно очевиден. Днем у Катарины не было работы. Наверняка она зависала дома. Плела фенечки, удалбывалась наркотой, смотрела черно-белые фильмы по рябящему телику, пересаживала чертовы кактусы из горшка в горшок, стирала носки своему приятелю. Лучшего случая навестить старую знакомую могло не представиться, и Чад не сплоховал.
